Людмила Георгиевна окончила Московский гидрометеорологической техникум, уехала на работу в Арктику, трудилась и в Московском Гидрометцентре, а затем - начальником метеостанции в Новом Иерусалиме.

Сейчас на пенсии, имеет многочисленные почётные грамоты. Маленькой Люде в сороковом году, когда её семья поселилась в небольшом посёлке недалеко от станции Шаховская, было всего пять лет. Жили в отдельной двухкомнатной квартире только что отстроенного дома. Отец трудился в лесничестве, мама – в библиотеке.
Жили, по словам Людмилы Георгиевны, весьма неплохо: постепенно обставляли квартиру хорошей мебелью, у Люды с братом появилась няня.

«Помню, отец привез нам с братом из Москвы подарки и красивые ёлочные игрушки: на Новый сорок первый год для нас впервые нарядили ёлку. Помню, что приходя вечером из леса, отец иногда приносил остатки обеда, взятого из дома, которые отдавал нам, говоря, что это прислал зайчик, а вот это – лисичка, и мы, маленькие дети, всё это с аппетитом доедали...
...Но счастливое детство скоро закончилось - началась война, отец ушёл на фронт. Эвакуироваться нам не удалось, ведь началась паника, неразбериха, и нам в результате просто не досталось машины. Когда бомбили Шаховскую, мы с узлами прятались в кустах, боясь, что бомба попадёт в наш дом. В чёрном ночном небе гудели бомбардировщики, над Шаховской пылало зарево от пожаров, и было очень страшно.

Потом приехал дедушка на подводе и увёз нас в деревню Дубранивка, где у них с бабушкой был большой красивый дом и налаженное хозяйство: огород, корова, овцы, птица. Но вскоре и в эту деревню вошли немецкие войска.
В нашем доме поселились офицеры, а нас, восемь человек, вытеснили на кухню. Быстро порезали весь скот, переловили кур, сами шумно пировали, а мы ели практически голодали картошку. Наши постояльцы часто устраивали застолья, благо мяса поначалу было вдоволь, и сидя за столом, раскачиваясь, они хором пели немецкие народные песни и нашу песню о Стеньке Разине (Wolga, Wolga, muter Wolga). Должно быть я, маленькая девочка, напоминала им их детей, потому что они меня брали на руки, называли Аюцией и, бывало, подкармливали шоколадом. А брата, наоборот, не любили, видимо славянские мальчики были для них потенциальными врагами.

Вскоре началось наступление наших войск под Москвой, а немцы начали отступать. Они шли и шли на запад, и вот однажды по домам прошёл полицай. Он сказал, что скоро здесь будет бой, что население должно укрыться в лесу. На сборы дали два часа. Мы похватали самое необходимое, меня и брата Сашу посадили на санки, замотали одеялами, завязали накрепко верёвками. Всё население деревни выгнали на улицу и погнали на запад, вслед за отступающими войсками, а следом шли фашистские солдаты с факелами и поджигали дома.

Семья у нас была большая, но всё, что добывали из еды, всё в первую очередь несли нам, самым младшим, так что нам было легче, чем многим другим. Помню, одна женщина везла двоих детей в корыте (санок не было), так конвоиры сжалились над ней и несли её детей на руках. Ночевали мы в сараях, грелись у костра, ели павших лошадей. Иногда, когда остановки были длительными (немцы отступали не всегда), нас пускали к себе местные жители, и мы жили вместе с хозяевами – в тесноте, да не в обиде. Местное население немцы повсеместно заставляли работать в колхозах, а урожай забирали себе. Также многих, молодых и здоровых, кого силой, кого обманом завербовали на работу в Германию.

Как же чувствовали себя мы, дети, в оккупации? Конечно ужасно, хотя в силу возраста просто не всегда осознавали это. Мы были несчастными детьми. Голод, холод, скученность, вши... И нас бесконечно одёргивали, чтобы мы вели себя тихо, не играли, не озорничали, не лезли на глаза солдатам, не пели советских песен - родители безумно боялись за нас. Однажды брат Саша что-то взял у немца, так тот замахнулся топором, чтобы отрубить ему руку. В результате он этого не сделал, но у мамы была истерика.

Поскольку нам ничего было нельзя, то оставалось только терпеть и терпеть. Дети войны, особенно те, что были в оккупации - это дети с травмированной психикой, что, конечно, отразилось на дальнейшей судьбе. Так, вместе с немцами, дошли мы до Смоленской области. Началось очередное наступление нашей армии, немцам стало не до нас, и нам удалось от них оторваться.
Потом было возвращение на пепелище – оба наших дома сожгли. Какое-то время мы мыкались по родным и знакомым, затем наша семья разделилась: старики и их дети-подростки остались на месте работать в колхозе, а мы втроём с матерью на время закрепились у родных в Манихино. Мама работала где-то на станции, а мы были предоставлены сами себе. Нас мучило постоянное чувство голода, растущему организму не хватало тех крох, что получали по талонам и карточкам. Но тогда голодали почти все. Чтобы хоть чем-то набить желудки, собирали грибы в лесу, иногда удавалось с колхозного поля нарвать гороху или турнепса. Когда нам выдали земельный участок, на котором мы посадили картофель – это было спасением. Потом мы пошли в школу, сначала я, на следующий год братишка. Не хватало бумаги, карандашей и учебников. Помню, у меня были тетради, сделанные из обоев. Дети все были худые, впрочем, как и истощённые родители: но они находили в себе силы и устраивали нам в школе время от времени завтраки: готовили картофельное пюре с растительным маслом и луком».

Когда вернулся с войны отец, то увёз нас в Осташевский район, где он получил работу в леспромхозе. Больше мы не голодали, более того, узнали, хоть ненадолго, что такое золотое детство. Жили мы возле прекрасной, чистой, тогда ещё полноводной реки Рузы. Летом все дни грелись на горячем песке, рвали кувшинки, ловили раков, купались до изнеможения, в лесу собирали землянику. А высшим наслаждением было где-нибудь в тени почитать интересную книгу! Всё равно детство - лучшее время в жизни человека, и даже в суровое военное время у нас были счастливые часы и минуты, которые запомнились на всю жизнь.
...Вскоре отца перевели в Деньковский леспромхоз, и вся наша семья переехала на новое место».

Записала Ирина АРТЁМОВА, фото из сети Интернет